Комплексные понятия (complex concepts) являются поливалентными, спорными, всегда незавершенными. Каждый из участников взаимодействия делает свой вклад в уточнение понятия применительно к данной ситуации. Такие понятия включают в себя мечты, надежды, ценности, намерения, эмоции, становясь «понятиями потенциально возможного». Комплексные понятия развиваются и формируются в двух измерениях: вертикальном (при взаимодействии научных и житейских понятий, в процессе восхождения от абстрактного к конкретному) и горизонтальном (в коллективных дискуссиях и попытках применять эти понятия в различных сферах деятельности).
Развитие комплексных понятий проходит через циклические стабилизацию и дестабилизацию. Стабилизация происходит за счет четкого наименования (naming), помещения понятия в конкретные рамки (framing) и воплощения его в материальных орудиях или продуктах труда. Дестабилизация – за счет «делания видимыми» противоречий внутри понятия (visibilization), конфронтации, размывания границ понятия (blending) и создание новых (противоположных или дополняющих) «понятий потенциально возможного» (possibility concepts). Формирование комплексных понятий включает в себя процесс не только интериоризации заданного в культуре, но и экстернализации, активного создания новых понятий (которые затем также интериоризируются).
Проблема использования материального орудия как организатора опыта, стабилизирующего комплексные понятия, рассматривается на примере работы службы по оказанию патронажной помощи пожилым людям в Хельсинки. На практике эта служба столкнулась с противоречием между понятием помощи у социальных работников, включающим медицинскую помощь, помощь в делах по дому и др., и у клиентов, которые боролись с проблемами одиночества и снижения способности к передвижению. Для решения этой проблемы было разработано специальное средство – Соглашение о движении (Mobility Agreement), которое использовалось для обсуждения между социальным работником и клиентом возможностей клиента, его опасений, медицинских предписаний, и как памятка для выполнения выбранных упражнений. Использование такого материализованного средства как постоянной основы для социальной работы может стать путем к созданию нового расширенного объекта деятельности и новых форм совместной деятельности при патронаже на дому.
Интервью
- Ваше выступление вызвало много споров. Вы были к этому готовы?
- Я бы сказал, что я ожидал спора, и я его получил. Это очень хорошо. Я представил на суд коллег провокативную идею касательно определения понятия, и думаю, что многие участники заседания были, действительно, спровоцированы и хотели оспорить мою идею.
- В свое время вы решились усовершенствовать треугольник Выготского, когда, казалось бы, что это устоявшаяся и признанная всей наукой вещь. Вы не боялись отторжения со стороны академической общественности?
- Нет, страха у меня не было. Думаю, когда Выготский описывал треугольник, это было очень маленьким элементом в его теории, просто начальным этапом переосмысления, что может означать «опосредование». И я считаю, что это не столько использование треугольника Выготского, но развитие нашей идеи опосредования в более сложных общественных формах. Моя работа с треугольником заняла много лет. Она была основана, в основном, на трудах Маркса, так же как и идеи Выготского были рождены под его влиянием. Мы все стоим на плечах у других, но мы стоим на множестве плеч, Никто ничего не делает в одиночку, поэтому я думаю, что такого типа работа с моделированием опосредованной структуры деятельности должна продолжаться, и другие должны приходить с лучшими моделями. Возможно, я буду критиковать их, но это происходит именно так.
- Вы будете дорисовывать треугольник дальше?
- Да, надеюсь, что да.
- И когда?
- Этого никогда не знаешь.
- На сегодняшний день, вы наиболее известный на Западе последователь теории деятельности. Что вы считаете своим главным вкладом в психологию? И что хотели бы сделать еще?
- Думаю, что моя работа, на самом деле, сходна с работами Выготского и других, в том, что она не сводится только к психологии. Она относится скорее к общей гуманитарной науке. Я считаю, что это очень важно, что мы работаем над идеями с учеными других дисциплин. Если говорить насчет вклада, который я могу сделать, по крайней мере, попробовать сделать, это адаптировать идеи теории деятельности к реальным вызовам времени, реальным проблемам общества. То есть сделать ее действительно тем инструментом, который может послужить решению сегодняшних проблем. И здесь психология не может иметь монополии.
- Ваша оценка современной российской психологии, ее слабые и сильные стороны?
- Долгое время после распада советской системы я был очень обеспокоен тем, что многие из великих психологов уже умерли. Такие люди как Леонтьев, Давыдов и многие другие уже не с нами… Я беспокоился, каким будет следующее поколение? На самом деле, я был очень приятно удивлен тем, что эта «дыра» постепенно закрывается мостом. Считаю, что МГППУ делает очень важную работу, стараясь построить этот мост между прошлым и будущим. Потому что очевидно, что после больших социальных изменений бывает своего рода разрыв, слом. Сейчас я полон надежд. Какое-то время мне казалось, что все традиции исчезнут, и люди просто будут имитировать американскую психологию, что было бы большим несчастьем. Но именно сейчас я вижу, что будущее выглядит очень обещающим. Конечно, при условии, что русские ученые будут открыты для всего мира.
- На ваш взгляд, какая проблема будет наиболее актуальной в современной мировой психологии в ближайшие 10-20 лет?
- О, это очень-очень трудно оценить. Конечно, последние 20 лет в психологии очень сильно доминировали исследования мозга и, я считаю, что будет совмещение исследований мозга с культурным подходом. Это очень важно, что биологическое и культурное будут сведены вместе. Возможно, психология откроет для себя большие общественные вопросы трансформаций, изменений, кризисов. Тогда наука станет более вовлеченной в человеческую жизнь, как проактивная сила для того, чтобы помогать людям строить свое будущее. Это может стать большой задачей, даже вызовом.
